Мир стариков

Еще недавно мы считали, что поколение, рожденное в 1950-е годы, мое поколение, которое контролирует экономику и политику страны, приближается к рубежу, когда нужно задуматься о наследниках.

Длительное время дискуссия касалась вопросов зрелости институтов и специфики самого владения, которое в России является прежде всего совокупностью персональных связей и неформальных договоренностей, а их, как известно, затруднительно передать по наследству. Однако помимо отечественной существовала еще и мировая постановка проблемы, исчерпывающе сформулированная Уорреном Баффетом: представьте себе, как выступит на Олимпиаде сборная, собранная из детей победителей предыдущих Олимпиад. К тому же далеко не все дети предпринимателей хотят продолжать дело своих родителей.

Но сегодня впору говорить о совершенно новом повороте в этих дискуссиях. Первое и самое важное изменение, которое мы наблюдаем в мире, — это увеличение продолжительности жизни. Сдвиг такого масштаба, по всей видимости, человечество не переживало давно. И уже сейчас очевидно, что он станет колоссальной общественной проблемой. Во-первых, рост продолжительности жизни сносит все существующие страховые и пенсионные схемы. Они никак не укладываются в ситуацию, когда люди живут до 100–120 лет. Но изменения не только в этом. Нынешние 60–70-летние скоро обнаружат, что то, что они принимали за старость, всего лишь кризис среднего возраста. В течение XX века кризис среднего возраста уже переместился с 40 на 60 лет. И он, очевидно, будет смещаться дальше. В результате сегодня передача по наследству уже не является актуальной темой. Можно еще спокойно лет 30–40 управлять собственным бизнесом, заложить какой-то новый градиент в развитие.

С другой стороны, еще неизвестно, какова будет сама ценность владения. Взять хотя бы набирающий популярность шеринг. Как знать, не перестанут ли люди в скором времени стремиться к тому, чтобы иметь свой дом, квартиру, машину. Человеку не надо будет омертвлять большие деньги, в разы увеличится жизненный цикл любого продукта, товара, имущественного комплекса. Таким образом, поменяется сама ценность владения. Она уйдет с материальных объектов куда-то еще.

Я, конечно, не утверждаю, что все радикально поменяется. Вообще проблема предвидения будущего состоит в следующем. Мы видим какие-то линии нового, но не знаем, являются они маргинальными или магистральными, мы не знаем, являются они прямыми или волнообразными, поэтому, по существу, всегда надо иметь несколько сценариев. К тому же надо учитывать, что обычно прогресс идет медленнее, чем ожидают.

Так, Чарльз Бэббидж предсказал автоматизацию и вытеснение человека из производства в первой половине XIX века. За два века мы, по-моему, проходили три–четыре точки, когда уверенно говорили о скорой автоматизации, массовой безработице и бунте голодных людей против машин. Всякий раз этого не происходило. Люди просто меняли занятость, начинали обслуживать машины, а рост сферы сервиса потребовал гораздо больше людей, чем было прежде востребовано на производстве.